Пётр сидел в своём кабинете в полном одиночестве, и, развалившись в жёстком кресле, постукивал пальцами по пустому дубовому столу. Глухой стук пальцев о деревянную поверхность, тяжкое дыхание инквизитора и громкое тарахтение боевых машин с полигона, - велись военные учения - смешивались в чудовищную какофонию, которая, точно тупой нож, врезалась в мозг Петру, заставляя инквизитора морщится и потихоньку выходить из себя. С самого утра у инквизитора болела голова, и даже старания сестры Симоны, лучшего лекаря в Бюро, не помогли Петру избавится от тупой боли в висках и затылке.
Заткнув уши указательными пальцами, одновременно массируя виски безымянными и указательными, Пётр зажмурился и попытался успокоится. Тупая, ноющая боль стучала в голове, словно молот о железо. Подавив подступающую к горлу рвоту, Пётр, стараясь не шевелить головой, поднялся с места и захлопнул окно. Шум с полигона утих, но не утихла головная боль. Сходя с ума от боли, сдерживая рвоту, глубоко вдыхая холодный воздух, что заполнил собой кабинет, придя с улицы, Пётр взял со стола обезболивающие, высыпал на ладонь четыре таблетки ("Вам нужна львиная доза, - говорила сестра Симона"), и, отправив их в рот, запил тремя большими глотками из фляжки. Инквизитору показалось, что боль притупилась, что было лишь самообманом, так как обезболивающие ещё не начало действовать. Проклиная головную боль, Пётр устало откинулся на спинку жёсткого кресла, стараясь не шевелить головой, закрыл глаза, пытаясь хотя бы задремать, дабы во сне отгородится от мучающей его боли.